Есть такая профессия «драматический актер», но этому невозможно научить, равно, как и научиться - этот талант выдают как счастливый билет при рождении.

Прожить за несколько часов чужую жизнь - со всеми нюансами, надрывами и психологическими переживаниями - дается далеко не каждому. Это дар! И актер Андрей Смоляков счастливый обладатель этого редкого дара. Любой персонаж Андрея, в спектакле или фильме, приковывает зрителя, заставляя заворожено следить за судьбой его героя. Его персонаж с невероятной силой и мощью буквально врывается в твою жизнь, порой разбивая вдребезги все сложившиеся стереотипы. И это уже даже не искусство - это пластическая хирургия души. Это делает твою душу много лучше и светлее.

Персонажи

Отрицательный или положительный персонаж, большая или маленькая роль – для меня так вопрос не стоит. Главное, чтобы была интересна психология персонажа, мотивация его поступков. Сложнее всего играть современников, ведь ни так просто режиссеры, снимая кино, очень скрупулезно подбирают актера на роль. А уж если попали! Не даром всеми любим Олег Меньшиков в «Покровских воротах». Почему Женя Миронов после «Любви»…. Или почему вдруг Володя Машков после «Лимиты»?! – Да потому что очень точно! Ведь, казалось бы, у каждого до этого были роли. А тут просто выстрел в цель!

Сценический образ

Внешний вид, безусловно, важен для персонажа, но лучше его рождать из себя. Мне кажется, что это интересней и правильней на данный момент развития театра. Слово «макияж» больше присущ женщинам. Сейчас в театре редко возникает необходимость грима, несущего на себе какую-то смысловую нагрузку. Хотя, что значит грим, а что не грим? Я перед спектаклем «На дне» по возможности пытаюсь достаточно долго не бриться и перед «Вишневым садом» тоже стараюсь, чтобы у меня была такая возможность. Мне кажется, что это социально очень точные вещи. А для спектакля «Лицедей» мне нужны длинные волосы, я тогда себя спокойнее чувствую. Когда я снимался в «Штрафбате» у меня была короткая стрижка, на спектакле мне было очень неуютно. Поворот головы – и что-то не то. Я должен чувствовать волосы, а тут…. В кино гримироваться приходится в силу определенной специфики, и я не шарахаюсь в сторону от гримеров. Если я прошу что-то не делать, то они как-то спокойно со мной соглашаются. Бывают, конечно, ситуации, когда какой-нибудь гример считает, что мне нужно слегка подтенить брови. И я каждый раз прошу этого не делать. Потому что если на блондинистом лице появляется что-то подобное, то тут же начинаешь сомневаться в правильности этого пути. А так – ради Бога, чего только со мной иногда не делают!

Профессиональная нагрузка

Кино выматывает тем, что на протяжении съемочной смены - а она последние годы длится не меньше часов десяти - возникают всевозможные заминки и паузы. Если сцена психологически напряженная или драматургически очень важная, драматическая, то, так или иначе, ты пытаешься придерживать это состояние. И в силу того, что ты играешь сцену не больше минуты, а потом пауза минут на тридцать или сорок, то постоянное поддержание этого психофизического состояния к концу дня сильно выматывает. Театр – это немного другое. Дистанция трехчасовая максимум, но за эти три часа ты пребываешь в высочайшем напряжении. Такие спектакли, как «Смертельный номер», «Лицедей», «Бумбараш» физически очень тяжелые. За спектакль «Смертельный номер» я терял килограмма три. А однажды, после «Лицедея» я очень сильно удивился и даже испугался. Это были премьерные спектакли - а это еще и дополнительное волнение, ведь пока нет распределения себя в спектакле, нет определенного комфорта. И после одного из премьерных спектаклей я потерял семь килограмм. Когда я подошел к зеркалу, то старался «найти себя за шваброй». Как восстанавливаюсь? – Нормально! Если спектакль заканчивается не поздно, иду в бассейн, ведь вода расслабляет, снимает все напряжение.

Литература

В литературе я предпочитаю классику: Достоевский, Гоголь, Бунин, Куприн. Но я не могу сказать, что далек от чего-то современного. Иногда я бросаюсь в подобное чтиво с головой по одной простой причине – хочется знать, «отчего человечество сходит с ума». Среди современных авторов у меня действительная любовь и как к человеку, и к тому, что им написано – к Володе Сорокину. Это действительно литература. На протяжении нескольких месяцев масс-медиа промывало мне мозги по поводу «Кода даВинчи». Ну, я думаю: «Да что же это такое! Нельзя же так, я живой человек и что вы все на меня набросились!». Взял и прочитал. Чтиво - не скрою - чтиво. Сюжет – «Индиана Джонс» на бумаге, а «Индиану Джонс» смотреть я люблю. Потом думаю, дай-ка я добью этого автора, прочитал «Ангелы и демоны». Сейчас вся молодежь читает Ирвина Уэлша «Экстези». Тоже прочитал. В предисловии и на обложках сказано, что это новое слово в литературе. Ну, новое - это всегда хорошо забытое старое и для того, чтобы так говорить, нужно иметь определенную наглость. Не могу сказать, что действо меня как-то заворожило или наоборот напрягло, или вызвало отторжение – нет, просто мне было интересно, что читает молодежь. Мне интересно понять, чем заняты души людей, которые приходят в театр. Чтобы в определенной степени отдавать себе маломальский отчет, на каком языке с ними разговаривать. А так, когда хочется над вымыслом слезами облиться – открываешь на любой странице «Братья Карамазовы».

Искусство

Мой любимый художник Боттичелли. Не знаю, что там мальчика, открывшего новый альбом, привлекло. Ведь организм, взгляд, сознание выхватывает что-то и тут начинает тебя поворачивать. В то время были только репродукции и, глядя на «Рождение Венеры», во мне что-то повернулось. Мы даже представить себе не могли, что можно увидеть оригинал своими глазами, в лучшем случае у кого-то из друзей могла быть репродукция лучшего качества, нежели в альбоме. И вот я попадаю во Флоренцию, мы с другом идем в галерею Уффици, переходим из зала в зал… и перед «Рождением Венеры» я встаю как вкопанный – настоящий ступор. А потом у меня начинают катиться слезы. Японцы, которых везде достаточно и которые ужасно любят все фотографировать, начинают снимать меня. А я стою – длинные волосы, льняная рубашка – смотрю на картину и плачу. Друг вообще ничего понять не может, а я сквозь всхлипывания пытаюсь ему что-то объяснить. Незабываемое чувство! Еще одно из мощнейших впечатлений – Сикстинская капелла «Страшный суд» Микеланджело. Это очень мощно! Ты знаешь, что войдешь, повернешься направо и вот фреска, но поворачиваешь и… как в стенку! Ты упираешься в стену и стена в тебя. И начинается такая хорошая борьба мозгов, борьба сердцебиений! Не знаю, чем он руководствовался, но такого Христа написать!.. Это какой же нужно внутренней мощью обладать, да еще, вдобавок, и смелостью! Ведь в те годы, по отношению к канонам это было очень дерзко!

Музыка

На определенный момент она часть моего внутреннего состояния. Сейчас я в машине слушаю саунд трек к фильму «Бой с тенью». Недавно ходил на «Детей Розенталя» - и с точки зрения музыки, и с точки зрения либретто, постановки, режиссуры, драматургии, мне было очень интересно. А ведь есть еще пристрастия и дружеские: «ЧайФ», Сережа Галанин, Гарик Сукачев. Обожаю их, и всякий раз с огромной радостью иду на концерты. И всякий раз поражаюсь, радуюсь, грущу, смеюсь и плачу. Потому что у этих ребят очень мощный и настоящий задел. Их прессовали, подвергали репрессиям, но они пробились. Все эти зажимы не то, чтобы закаляли, они дали крылья. Когда тебя пытаются посадить в клетку, у тебя становится мощным клюв и мощными крыльями. Клюв для того, чтобы перекусить прутья этой клетки, а крылья для того, чтобы улететь.

О годах девяностых

В то время я повзрослел, потому что когда стали стрелять, я вдруг окончательно понял, что называется «всеми фибрами», что у меня есть то, что нужно защищать – мой сын. Пожалуй, это самое главное мое приобретение. А что касается каких-то социальных и политических моментов – я, по-моему, все это дружно вместе со всеми пережил. Роптал ли я в то время на судьбу или на какого-то дядю? – Нет, не роптал. Не умею и не люблю! Вообще-то хочется, чтобы я и мои соотечественники жили в счастливой стране. Уж очень мы как-то коряво живем. Для нас всякого рода переживания, переходы из одной общественно-экономической формации в другую, это не то чтобы стресс – это способ существования с одной стороны, а с другой - жить постоянно на цунами, которое сметает все на своем пути, просто невозможно. Но мы почему-то умудряемся и что самое интересное, что мы еще почему-то живем и в большинстве своем, люди пытаются сохранить достоинство, человеческое лицо. И вот что удивительно, нас горе сплачивает и враг, а радость – нет. А как пережил? Да нормально, благо у меня есть театр, а это значит, что есть постоянная работа. Другой разговор, что это дало…. Да, в определенной степени это дало свободу, но она тоже такая – палка о двух концах. С одной стороны – делай что хочешь, а с другой – а что же делать? Появилась возможность драматургию перенести на сцену и сюжеты брать для кинематографа. В творческом плане не то чтобы стало легче - стало интересней. В те годы определенным искусством было умение читать между строк, играть с фигой в кармане, слегка покусывать советскую власть. А сегодня положение таково: если искусство есть, то оно есть, а уж если его нет…. Кого сейчас кусать и кукиш куда? И между строк чего читать, если уже строки порой читать не хочется. Поэтому свобода это определенного рода лакмус. Либо настоящее, либо папье-маше.

Зрители

Иногда так получается, что происходит буквально борьба за зрителя. Я не хочу обижать питерцев, но они таковы. Ты выходишь на сцену, а они смотрят на тебя с вопросом: «И что ты нам принес?». Ты им докладываешь, и если им твой доклад понравился, то они потом бросаются как очумелые. У нас была очень показательная история со спектаклем «Смертельный номер». К тому времени, когда мы его привезли в Питер, вся страна уже говорила о спектакле. И тут вдруг десять минут тишины – нонсенс для этого спектакля! И после этой тишины начинается борьба, нормальный жесткий армреслинг. По-моему невооруженным взглядом был виден весь этот накал. А потом нас не отпускали на аплодисментах двадцать пять минут. Ориентироваться на зрителя нельзя, потому что нельзя потворствовать настроению. Мне больше нравится вести их за собой. Пожелание к зрителю одно – пусть ходят в театры и кинотеатры. Буквально пять-шесть лет назад был период, когда люди перестали вообще куда-либо ходить, даже в магазин. Но нам грех роптать на судьбу – наш театр не велик, поэтому мы не ощутили на себе пустые кресла. А сейчас люди очень хорошо идут в театр и в кино. Ну а как людям жить без этого? Да, кому-то не легко, у кого-то ограниченные финансовые возможности, у кого-то они безгранично, но любому человеку всегда нужно чудо! А искусство это и есть то чудо, которое не подвластно осознанию. Ведь зачем люди приходят в театр? – увидеть, как сию секунду у тебя на глазах из ничего сделают нечто! И когда артист это нечто делает, зритель это приобретает, в нем что-то меняется. Поэтому это будет всегда, во всяком случае, в России. Души здесь такие!

Натали Казанова

Сайт управляется системой uCoz